Тосты Чеширского кота - Бабушкин Евгений
Все они поклоняются одному демону по имени Героин. А чтобы поклонение это не наносило непоправимого урона им и цивилизации – мы выдаем им метадон вместо героина. Шило на мыло, конечно… Но мылом, по крайней мере, никого не убьёшь, в отличие от хорошо заточенного шила.
Не все так просто, в Метадон-Центре есть и правила. В частности, если кто выпил винца али водочки, то метадона в этот день он не получит, ввиду опасности для здоровья. Чтоб, гад, не перестал дышать, под нашу ответственность. А что такое не дать наркоману его законную дозу, знает только тот, кто выжил, пытаясь это сделать.
…Так вот. Есть у нас один клиент. Звать его Гоня. Отбыл срок за убийство, еще на доисторической родине. Живет с подругой, такой же лихой наркоманкой, как и он сам. Не работают оба. Бесшабашно болеют всеми болезнями, передающимися через шприц. Периодически попадают в полицию. Охотно дерутся друг с другом и всеми желающими. Подруга проституирует понемногу. Гоня сутенерствует. Словом, все как у людей. Но этого явно мало – они еще и бухают.
Бывало, мы лишали Гоню метадона, поймав его на пьянстве хитрым прибором – алкотестером с трубочкой. Каждый раз это был скандал, угрозы, плач и слезы. Но в Центре-то у нас есть охранники, и вообще это игра на своем поле… Пошумев, Гоня не солоно хлебавши уходил.
…В тот день Гонина подруга заявилась с утра с синей мордой и мокрыми от слез глазами. Пыльные, исцарапанные ноги держали её с трудом. Руки её совершали приятные глазу махающие движения из пьесы Чехова «Чайка».
Утеревшись, подруга горестно поведала, что Гоня никак не может прийти за своей дозой, поскольку сбит грузовиком и лежит дома в гипсе. На допросе с пристрастием верная подруга сдала Гоньку с потрохами.
Никого грузовика не было и в помине, это верно. Но зато при попытке перевести через улицу слепую старушку, произошло спотыкание и падение со сломом руки и рёбер.
Допрос продолжился, и вместо нелепой и изначально недостоверной слепой старушки появились террористы, пытавшиеся Гоню похитить, сломавшие ему руку, но трусливо бежавшие при виде полиции. Террористов сменили пришельцы, пришельцев – масоны, масонов – падение планера…
Примерно через час, устав от творчества, Гонина подруга сухо сообщила правду. Гоньку просто-напросто отдубасили свои же братки-наркоманы, не поделившие с ним что-то материальное. Правда-то правдой, но прийти в Центр он все равно не может. Ну, никак!
После краткого совещания у руководства было решено навестить Гоню дома и при необходимости дать ему метадон непосредственно. Отобрали троих самых храбрых и надежных. Три богатыря, три рыцаря в белом, без страха и упрека, благородные доны… Словом – Мальбрук в поход собрался…
Я лично, в качестве Ильи Муромца, как самый толстый согласился возглавить это анабазис. Добрыней Никитичем вызвался быть социальный работник Меир, не говорящий по-русски. Алешей Поповичем стал опытный и ловкий санитар Алекс.
Прихватив с собой латы тяжкие да мечи булатные, в смысле – тонометр, фонендоскоп, алкотестер и бутылку метадона, богатыри загрузились в «мазду» Алеши Поповича и отправились по адресу. Воевать супостата!
…Трехэтажный дом, квартир на двадцать, производил впечатление умирающего в болоте слона. Мы нашли стоянку в сотне метров от хобота. Возле подъезда в районе правой задней ноги пожилая марокканка вешала белье.
– Квартира восемь здесь будет, мадам? – вежливо спросил Добрыня.
– А кого вы ищете? – ответила марокканка вопросом на вопрос (иногда марокканки поразительно напоминают одесситок)…
– Да, так, одного русского… Георгием кличут…
– Георгия? Гоню-наркомана с его потаскухой? Да еще как знаю! Всему дому от них нет покоя, одни пьянки-гулянки, чтоб им сдохнуть! Заберите их обоих, да не выпускайте, ради бога! Сил нет никаких, замучили черти проклятые, чтоб их, выблядков, повывернуло кишками на забор…
Нет смысла цитировать все слова и выражения, произнесенные тогда этой почтенной донной, но она явно приняла нас за полицейских агентов в штатском, явившихся арестовывать разнузданную парочку. Мы не стали её разочаровывать и, сохраняя зловещее молчание, поднялись на третий этаж.
Прислушавшись, постучали в дверь, искалеченную множественными осложненными переломами, всем своим видом взывающую к милосердию. Через несколько секунд тишины кто-то, громко застонав, начал отворять. Дверь приоткрылась, и нас овеяло запахом портового притона, в котором к тому же не менее недели скрывали расчленённый труп. Роль трупа, вовсе не бесталанно, исполняло мусорное ведро.
Гоня, в трусах, сияя со впалой груди крупным православным крестом цыганского золота, на фоне синих куполов, выставив загипсованную руку вперед, щурил на нас желтоватые очи. Он здорово напоминал похудевшую, облезлую, попавшую в беду панду, с черными пятнами вокруг канареечных глаз и обильными синяками по немытому телу.
– Мы войдем? – решительно сказал Алекс-Алеша Попович и отодвинул Гоню.
– Пожалуйста, пожалуйста, – засеменил Гоня за нами вглубь берлогообразной квартиры, припадая на обе ноги сразу, моргая виновато бледно-лимонными глазами в чернильных кругах, словно бамбуковый медведь с перебитой лапой.
В доме было смрадно и сумрачно. Грязные шторы отсекали солнце, а те лучи, которым посчастливилось проникнуть внутрь, выглядели какими-то грязно-бурыми, нерадостными. Мебель присутствовала, но более походила на разложившиеся остовы гигантских насекомых, чей хитин уже подернулся тленом и склизкой плесенью. Гоня любезно предложил присесть, но садиться что-то не хотелось.
– Ну, что же, – бодро произнес Меир-Добрыня, с профессиональным оптимизмом социального работника, – и ведь совсем неплохо вы тут устроились! А мы метадон принесли!
Тут Гоня облегченно вздохнул и уселся на останки огромной мокрицы, изображавшей диван. Повисла неловкая пауза. Я поискал глазами, куда положить сумку, но не нашел чистого места.
– Приступим – сказал я, торопясь завершить тягостную процедуру. – Как самочувствие, Гоня? Кто тебя так? Давай-ка я тебя послушаю.
Я принялся, держа на весу сумку, одной рукой извлекать тонометр и фонендоскоп, а Гоня, горестно всхлипывая, повел печальный рассказ о недобрых людях, падлах трёпаных и суках рваных, не только сделавших его похожим на китайского медведя, но и отобравших последние деньги. На это, Алекс-Алеша Попович неэмпатично заметил, что нужно меньше шляться, а Меир-Добрыня Никитич, как человек чисто израильский, врожденно-сердобольный, заохал, закряхтел, засочувствовал лицом и жестами.
Давление у Гони давило вовсю, сердце тоже не отставало. Я начал было пристраивать к ушам фонендоскоп, но тут из темного угла вылетела худая, чумазая кошка и принялась нахально хватать лапами болтающийся конус с мембраной. Животное сдуру решило, что кто-то из двуногих тварей решил вдруг поиграть с ней, впервые в её недлинной жизни.
Попытки отобрать прибор у кошки не увенчались успехом. Возбужденный зверь, повалившись на спину, уже всеми четырьмя лапами и белозубой пастью удерживал металлический конус. Я строго посмотрел на Гоню.
– Доза, пожалуйста, не балуйся, – вежливо обратился он к кошке и тяжелым пинком отправил её обратно в угол.
Меир-Добрыня вздрогнул. Кошка Доза, крякнув по-утиному, планируя лапами, по красивой дуге, улетела в таинственную тьму.
Прослушивая сердце и легкие любителя животных, я почувствовал, что окружающее нас зловоние как-то притупилось и более того, возникла вдруг некая оригинальная струя нового запаха. Еще через пару секунд мне стало понятно, что запах этот – аромат свежего алкоголя. Видимо, от всех переживаний, Гоня еще и хорошенько дерябнул.
Международным жестом я дал понять остальным богатырям, что Гоня выпивши. Давать метадон было нельзя. С другой стороны, Гоня уже знал, что мы его принесли. А ведь любому понятно, что легче отобрать у волчицы её последнего любимого щенка, нежели не дать дозу наркоману.
– Гоня! – как можно более миролюбиво сказал я. – Тут ведь вон оно как выходит-то… такая, понимаешь оказия получается… как бы это лучше сказать… ну, не так чтобы совсем всё уже пропало… Но метадон мы тебе сейчас не дадим.
